Путч 1991 года: Закономерный финал – интервью с человеком, закрывшим КПСС

Общественная служба новостей продолжает публикацию интервью с Евгением Савостьяновым, одним из активных участников событий августа 1991 года. Как один из активных деятелей демократического движения, в те дни он оказался в лагере тех, кто противостоял ГКЧП.

Более того, он лично принимал деятельное участие к возможной обороне города. Поэтому присутствовал при многих знаковых событиях. Так, например, своими глазами видел снос памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому.

– Как проходила подготовка к противодействию? Вы говорили, что планировалось возводить баррикады силами города?

Да, помню, я поехал по ночной Москве проверять, как идет строительство. Одной из них, на Садовом кольце под Новым Арбатом, суждено было сыграть ключевую и кровавую роль в тех событиях.

Останавливаясь поочередно у каждой, подражая традиционно-парадному стилю, «нарекал» баррикады именами Крючкова, Павлова, Язова и других членов ГКЧП. Та самая, под Новым Арбатом, кажется, получила имя «товарища Пуго». Шутку понимали правильно – смеялись и не пытались побить.

– Хроника тех дней изобилует не только танками, но и полноценными митингами.

– Днем под стенами Моссовета прошел митинг сторонников российской власти. А затем – демонстрация по улицам Москвы. Изюминкой ее стал сшитый по инициативе Российской товарно-сырьевой биржи. Ее лидерами были ушедшие потом в политику Константин Боровой и Ирина Хакамада. Длиннющий, метров этак в 30, российский триколор, который последние два с половиной года был неофициальным флагом большинства антикоммунистических сил.

Двумя днями позже, 22 августа на митинге у Белого дома – митинге победителей – российский триколор объявили государственным флагом России вместо красного коммунистического полотна.

Причем – сегодня мало кто об этом знает – в постановлении Верховного Совета он был обозначен как бело-лазорево-алый (БЛА, словно в насмешку), и только на следующий год стал теперь уже привычным бело-сине-красным.

– То есть весь народ, в едином порыве встал против ГКЧП?

Вовсе нет. Помню, днём 20 августа поехал домой, попрощаться на всякий случай с детьми, родителями.

У новомодного «Макдональдса» глаз резанула огромная очередь. Так обычно и бывает в эпоху революций – большинство современников не сразу их замечает. Вот и сейчас: ты готовишься умирать за народное благо, а народу вместо этого нужен Биг-Мак.

Настроение на несколько минут ухудшилось.

– Ваша команда так и работала из Моссовета? Препятствий никаких не было? «Белому дому» же во время событий 1993 года отрезали коммуникации. Вам так не мешали?

– Каких-то помех не было. К вечеру 20 августа стало ясно, что готовится штурм Белого дома. Тревожная информация и тревожные ожидания достигли максимума к 22 часам.

Примерно в это время Попов и Лужков перебрались в Белый дом – необходимо сформировать единый центр выработки решений. К тому же и все митингующие перебазировались поближе к нашей главной цитадели. Ну и островок, на котором, в крайнем случае, можно искать спасения – посольство США – рядом.

– Вы не упомянули про себя. Вас не взяли поближе к «островку спасения»?

– Я остался за главного на Тверской, 13. Позаботился об удалении из здания всех женщин.

Сразу же пресек намерения некоторых его обитателей обзавестись хоть каким-нибудь огнестрельным оружием. Нашим оружием всегда были ненасильственные действия. Какие бы многочисленные митинги и демонстрации мы ни проводили, за все годы от наших рук не пострадал ни один сотрудник правоохранительных органов Этим мы отличались от «белодомовских мятежников» 1993 года, которые стали сразу вооружаться, первыми начали стрелять и убивать людей.

– И ваша стратегия себя полностью оправдал?

– Получается так. Около часа ночи 21 августа раздался гул моторов, лязг гусениц – несомненно, к мэрии приближалась военная техника. Через несколько секунд по Столешникову переулку, из-за памятника Юрию Долгорукому, показались БМП.

Мысли в тот момент были невесёлые: ну, вот и все: пришли за нами.

Вдруг головная машина резко повернула направо и на полной скорости помчалась по Тверской… ПРОЧЬ ИЗ МОСКВЫ!!! Это была ПОБЕДА!!! Они отступили!!!

Сразу позвонил Попову – для него это была радостная новость. Несколько телефонных звонков, в том числе из министерства обороны и министерства внутренних дел СССР, подтвердили: путчисты лишились поддержки военных, команд на применение силы нет. Зато есть раздрай и паралич власти.

Главный звонок был от Николая Калинина, коменданта Московского военного округа, сообщившего, что в Моссовет сейчас прибудет офицер связи для отслеживания вывода воинских подразделений из Москвы. Офицер приехал через пятнадцать минут и подтвердил: войска выводятся.

Заговор провалился. Осталось только убрать политический мусор.

– А Горбачёв? Мощнейшая фигура тех дней. Он действительно так и отсиживался всё время на даче в Форосе? Может всё-таки как-то незримо участвовал?

– Конечно, участвовал. Без его отказа поддержать путч, нам пришлось бы намного тяжелее.

Исходя из собственного опыта работы в высших структурах, могу предположить, что инициаторы заговора во главе с Крючковым, узнавшие о предстоящей своей отставке из «прослушки» разговора Горбачева с Ельциным и Назарбаевым, решили: «Ах, гад (это – про Горбачева), о себе позаботился, а нас – за борт?! Тому не бывать».

И перед отлетом Горбачева в Форос высказали ему свою «озабоченность»: «А ну как Ельцин и другие откажутся подписывать Союзный договор, нужно ведь и к такому варианту готовиться?».

Горбачев, возможно, сказал: «Действуйте».

Эта безликая формулировка «Действуйте», вообще, очень популярна у руководителей: ты, вроде бы, команду дал, но всегда можно от исполнителей отмежеваться, не так, мол, поняли. А те и стали «действовать»: попытались ультимативно поставить Горбачева перед фактом и заставить к ним присоединиться, повязав кровью.

Не на того напали – и воли, и ума у Горбачева было куда больше. И быть у них на поводу президент СССР категорически отказался. Они растерялись и оказались неспособны взять на себя всю ответственность, в том числе и за большую кровь.

– Да, в результате удалось обойтись совершенно малой кровью. Сегодня, можно уверенно говорить, что трое погибших за всё время путча – это успех.

– Основной формой противостояния незадачливым, но опасным заговорщикам стало непослушание.

Сопротивления, как такового, было меньше: трудно сопротивляться тому, что неподвижно. А именно так – «неподвижно» – вели себя путчисты после ввода войск. Тот факт, что сотни тысяч москвичей и петербуржцев, уральцев и сибиряков, украинцев и прибалтов не приняли покорно их волю, как к тому российская и советская власть их приучала веками, деморализовал большинство действующих лиц и исполнителей путча.

– Сегодня мы видим, что подобные события никогда не проходят без внимания других стран. На «Евромайдан» приезжали делегаты самого высокого уровня. Были такие визиты в те дни в СССР?

– Только после путча. Попову позвонил мэр Парижа Жак Ширак. Они познакомился ранее в ходе официального визита. Ширак сказал, что хочет немедленно, сегодня же прилететь. Я встретил его в Шереметьево около 15 часов.

Главный политический соперник Ширака – президент Франции социалист Миттеран, в отличие от многих зарубежных лидеров, не осудил ГКЧП, а занял осторожную позицию: «Мы уважаем и готовы работать». Ширак же понял, что это наилучшая возможность сыграть на контрасте и набрать дополнительные баллы на будущее. Он сразу осудил ГКЧП и вот теперь прилетел в Москву.

Помню, когда мы ехали из аэропорта, я сказал между делом: «Мне кажется, что я еду с будущим президентом Франции».

Ширак расцвел, было ясно, что затронуто самое для него важное. Ну, а через четыре года выяснилось, что я угадал.

– Так как штурмов тогда, действительно, не было, одним из самых эмоциональных событий тех дней стал снос памятника Дзержинскому. Вам не довелось присутствовать в тот момент на Лубянке?

– Меня туда отправил Попов. Были опасения, что начнут громить здание КГБ, жечь архивы. Кстати, действительно, площадь москвичи продолжали называть именно «Лубянка», вопреки советской топонимике.

У памятника собралось тысячи три-четыре, аплодисментами и свистом поддерживая энтузиастов-альпинистов, цеплявших петлю на шею статуи. На месте было много известных людей. Пытался хоть как-то управлять событиями Станкевич.

Когда трос, наконец, накинули на шею «железного Феликса», его привязали к подогнанному грузовику и попытались памятник завалить. Работники мэрии и Моссовета бросились останавливать торопыг: мало того, что, рухнув, памятник мог кого-то задавить, но реальна была и опасность, что многотонная махина пробьет дыру к подземным переходам и линиям эскалаторов метро. С большими усилиями удалось взять ситуацию под контроль и убедить людей дождаться прибытия тяжелого крана.

Под восторженные крики и свист собравшихся истукан отправился туда, где ему самое место – на задворки музея.

– Кстати, а как вы лично относитесь к фигуре Феликса Эдмундовича?

– Феномен этого человека характерен для вождей большевизма. Аскет и бессребреник, он был до фанатизма предан идее облагодетельствовать человечество, и ради этого готов был не считаться с жизнями тех, в ком видел помеху.

После 1917-го «борьба за светлое будущее» у этих людей сменилась борьбой за выживание. Их, силой захвативших власть, противники, придя к власти, не пощадили бы. Дальше большевики действовали по лагерному принципу: умри ты сегодня, а я – завтра. Дзержинский губил людей десятками тысяч.

Но, одновременно, вытаскивал в жизнь сотни тысяч беспризорных, руководил советом народного хозяйства, восстановлением железных дорог и прочим. В этом качестве вынужденно стал реалистом и объективно оценивал, до чего большевики довели страну. Например, говорил о необходимости отдать «народное достояние» – лучшие месторождения на миллиарды золотых рублей – в концессию иностранцам за 10% (!) прибыли. Иначе не будет ни инвестиций, ни технологий, чтобы их поднять.

(продолжение следует)